Дмитрий Мамин-Сибиряк. Аленушкины сказки - - Золотая ночьПриключения >> Сказки >> Сказки >> Дмитрий Мамин-Сибиряк. Аленушкины сказки Читать целиком Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк. Золотая ночь
Из рассказов о золоте
---------------------------------------------------------------------
Книга: Д.Н.Мамин-Сибиряк. "Золото". Роман, рассказы, повесть
Издательство "Беларусь", Минск, 1983
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 27 апреля 2002 года
---------------------------------------------------------------------
I
- Ну, а я за вами... - говорил Флегонт Флегонтович, тяжело вваливаясь в
мою комнату. - Одевайтесь и едем.
- Куда?
- Говорю: одевайтесь... У меня и лошадь у ворот стоит.
Флегонт Флегонтович был одет совсем по-дорожному: в высоких охотничьих
сапогах и в кожаной шведской куртке, с сумкой через плечо и даже с
револьвером за поясом. Впрочем, он почти всегда щеголял в таком костюме,
потому что в качестве золотопромышленника постоянно разъезжал по Уралу из
конца в конец. Его приземистая широкоплечая фигура точно на заказ была
скроена и сшита именно для такой беспокойной жизни, а широкое лицо с
бронзовым загаром и лупившейся обветрелой кожей свидетельствовало о вечных
странствованиях по лесам и болотам, несмотря ни на какую погоду. Окладистая,
подстриженная русая бородка, широкий русский нос, густые сросшиеся брови и
улыбающиеся серые глаза придавали лицу Флегонта Флегонтовича типичный
русский склад, хотя и с заметным оттенком той храбрости и "себе на уме", чем
особенно отличаются все коренные сибиряки-промышленники. Говорил Флегонт
Флегонтович часто и отрывисто, точно горох сыпал, и постоянно размахивал
своими короткими жирными руками.
- Ну, что же вы еще стоите? Говорю русским языком: лошадь за воротами
стоит...
- Куда же ехать-то?
- А какое у нас сегодня число? Двадцать седьмое апреля... Так? А через
три дня что у нас будет? Не догадываетесь?
- Первое мая будет... но из этого еще ничего не следует.
- Ах, боже мой, да где же это вы живете? На луне, вероятно... Весь
город ждет этого первого мая, как христова дня, а вы вот тут сидите да мух
ловите. Говорю: одевайтесь, а потом на лошадь и в дорогу...
- На заявку?
- Наконец-то догадались... Говорите спасибо, что заехал. Другого такого
случая и не дождаться.
- А далеко ехать?
- Ну, верст сто с хвостиком будет... на Причинку покатим, да!.. Небось,
слышали уж о такой речке? Да, золото руками бери... Турфов всего пол-аршина
вскрывать. Говорю: богачество!..
В подтверждение своих слов Флегонт Флегонтович сделал своей короткой
рукой такой жест, каким капельмейстеры заканчивают пьесу. Косвенной причиной
энергичной жестикуляции Флегонта Флегонтовича было и то, что он носил на
обеих руках несколько хороших перстней. Мне давно хотелось побывать на
приисковой заявке, а настоящий случай являлся тем интереснее, что заявка
должна была совершиться в только что отведенной казенной Пятачковой даче,
про которую давно ходили слухи, как о золотом дне. В частности, о речке
Причинке шла громкая молва, и туда стремились десятки добычливых
промышленников, как в своего рода Эльдорадо.
- Кстати, захватите с собой ружье - отличная тяга, - предупреждал меня
Флегонт Флегонтович, раскуривая дешевенькую сигарку. - Сплошной лес на
шестьдесят верст. Лосей видимо-невидимо... Одним словом, прокатимся в свое
удовольствие, а лично мне вы можете пригодиться в качестве свидетеля на
случай спора по заявке.
Мои сборы были непродолжительны, благо лошадь стояла у ворот, а
относительно провизии Флегонт Флегонтович озаботился заранее. Оставалось
захватить кожан, на случай дождя, да ружье.
- А как погода, Флегонт Флегонтович? - спросил я, набивая походную
сумку папиросами.
- В лучшем виде: тихо и ясно по барометру... Может, утренничек
прихватит, ну, да это пустяки. А какие теперь ночи в лесу - роскошь! Нам
ведь придется ночевать там, на Причинке-то... Пожалуй, шубу возьмите, если
боитесь простудиться, а наше дело привычное. Совсем в лесу-то одичаешь, и
как-то даже тошно делается, когда с неделю приходится проболтаться в городе.
Уж этот мне ваш город...
У ворот нас дожидалась пара гнедых "киргизов", заложенных в коробок.
Кучер Вахромей сидел на козлах в широком татарском азяме и в триповом
картузе. Это был старый слуга Флегонта Флегонтовича и его неизменный
спутник. На вид Вахромею можно было дать лет пятьдесят: сгорбленный, худой,
с черной, как у жука, головой. Лицо было желто-бронзовое, косо поставленные
глаза, волоса - воронова крыла; словом, он являлся выродком в славянской
семье. Про таких черных выродков говорят, что их "цыгане потеряли". По
характеру Вахромей принадлежал к самым молчаливым, сосредоточенным натурам,
которые целый век бог знает что думают себе под нос.
- Эх, лихо прокатимся, - проговорил Флегонт Флегонтович, грузно влезая
в коробок. - Вон погодье-то какое стоит...
Действительно, день был светлый и солнечный, с весенним холодком в
воздухе. Наш коробок бойко покатился по широкой городской улице к
Шарташскому озеру. Мелькали новые постройки на каждом шагу, и все на
купеческую руку.
- Вон как у нас золото-то подымает людей, - проговорил Флегонт
Флегонтович с грустной ноткой в голосе. - Из грязи да прямо в князи так и
лезем... Поторапливай, Вахромей, нам еще засветло нужно поспеть в Сосунки.
Вахромей не шевельнул даже бровью в ответ, но лошади сами собой
прибавили рыси и дружно подхватывали наш легкий экипаж, покачивавшийся на
ходу, как люлька.
II
Екатеринбург - бойкий промышленный город уже сибирского склада. Здесь
нет чиновничества, как в других городах, дворянство не играет никакой роли,
зато всем ворочают промышленники. Последнее особенно заметно по характеру
построек: на каждом шагу так и лезут в глаза хоромины екатеринбургского
"обстоятельного" купечества и целые дворцы разных воротил по части спирта,
хлебной торговли, сала и разной другой благодати. Там и сям подымаются новые
постройки и все в том же неизменно-купеческом духе. Барина совсем не видно,
за исключением двух-трех адвокатов да банковских дельцов, но и те начинают
жить на купеческую руку, плотно и с расчетом. Сибирь не знала крепостного
права, и настоящие "господа" попадают туда только в качестве
администраторов, на особых основаниях или по независящим обстоятельствам. Во
всяком случае, вся Сибирь - промышленная, купеческая сторона, и Екатеринбург
является ее первым аванпостом.
Наш коробок катился мимо богатых церквей, потом обогнул старый гостиный
двор и по широкой плотине, с которой открывается почти швейцарский вид на
загородные дачи, перебрался на другой берег довольно широкой реки Исети. С
горки, от здания окружного суда, вид на город почти необыкновенный, в смысле
"настоящей" Европы: широкий пруд окаймлен гранитной набережной; в глубине
его тонут в густой зелени дачи; прямо - красивый собор, направо - массивное
здание классической гимназии, налево - целый ряд зданий с колоннадами - это
помещение горного управления. Сейчас же под плотиной пустующие корпуса
упраздненного монетного двора и гранильной фабрики. Здание окружного суда в
вычурном мавританско-готическом стиле. Впереди довольно порядочный бульвар,
здание городского театра, магазины и т.д. Словом, бойкий и веселый город, в
котором жизнь бьет ключом. Было часа два пополудни, и нам навстречу
попадались то и дело городские экипажи, извозчичьи дрожки, простые телеги и
роспуски; по тротуарам сновал бойкий городской люд, спешивший по своим
делам. Флегонт Флегонтович несколько раз раскланивался направо и налево и
непременно комментировал каждую встречу.
- Видели на серой в яблоках? - шепотом спрашивал он. - Тоже на Причинку
метит, да шалишь, не надуешь... Ха-ха! Это Агашков, Глеб Клементьич,
проехал. А давно ли был яко благ, яко наг, яко нет ничего... Много их тут
зубы точат на Причинку, только уж извините, господа, вам Флегонта Собакина
не провести. Да!.. Будет и на нашей улице праздник... Так ведь?
- Конечно...
- Знаете, я верю в звезду, - заговорил Флегонт Флегонтович, глубже
натягивая на голову круглую ратиновую шапочку. - Все игроки суеверны, а наша
золотопромышленность самая азартная игра.
- Позвольте с вами не согласиться в этом случае...
- Но ведь я говорю о настоящих золотопромышленниках, понимаете, о
настоящих... Да. Мало ли нашего брата плутов и мошенников, которые только
прикрываются приисками. Я, дескать, золотопромышленник, а сам черт знает
какими делами занимается. Э, да что тут толковать!.. Надеюсь, мы хорошо
понимаем друг друга.
Мы выехали за город. Кругом было голо и желто. Трава еще не думала
пробиваться, а березы стояли голыми метелками. Наш коробок мягко катился по
укатанной глинистой дороге, забирая в гору. В стороне зеленел сосновый
мелкий лесок.
- Стой! - крикнул Флегонт Флегонтович и, как мячик, выскочил из коробка
на дорогу.
Спустившись в канаву, он набрал несколько камешков и вернулся с ними в
экипаж.
- Вот не угодно ли вам полюбоваться, - торопливо говорил он,
рассматривая несколько кусков ноздреватого кварца. - Это что такое,
по-вашему? Кварц... Какой кварц? Настоящий золотой кварц... Уверяю вас, что
правда. Уж эту музыку мы отлично знаем... Можете быть уверены, что мы сейчас
едем по чистому золоту. Ей-богу! Бывает белый кварц, плотный, ну, тот нам не
рука, хотя в нем попадаются самородки, а вот такой кварц с ноздринками да со
ржавыми натеками - наверняк золото. Да ведь здесь кругом золото, куда ни
повернись. Вон в Невьянске или в Верхнейвинске прямо в огородах золото
копают...
Флегонт Флегонтович был замечательный человек в том отношении, что
являлся представителем чистого искусства; он был тем настоящим
золотопромышленником, который, кроме своего золота, ничего не хочет знать.
Такими "настоящими" бывают только картежники да пьяницы. Это качество
Флегонт Флегонтович ценил в себе и в других выше всего на свете и с этой
точки зрения смотрел на целый мир. Записные охотники так же разбирают
породистых кровных собак, выражаясь технически: "есть кровь" или "нет крови"
в данной единице. Из купеческой семьи по происхождению, Флегонт Флегонтович
выступил на широкое поле золотопромышленности с довольно кругленьким
капитальцем, который и закапывал несколько раз и несколько раз возвращал.
Образования он никакого не получил, но сильно поошлифовался в пестрой среде
золотопромышленников, где немалый процент составляют настоящие образованные
люди или просто люди, видавшие всякие виды.
Превращения, которым подвергался Собакин, были самые удивительные, и он
то не имел гроша за душой, то катался на паре наотлет, что у нас служит
самым верным признаком "дикой" копейки. Как умел он вывертываться в крайних
случаях - один бог знает, но Флегонт Флегонтович продолжал верить в свою
счастливую звезду и, в случае возникавших сомнений, постоянно указывал на
примеры разбогатевших золотопромышленников, которых на Урале не занимать
стать. Эта вера в свои силы являлась самой надежной опорой в тревожной жизни
Собакина, который на свое настоящее всегда смотрел как-то сверху, как только
на переходное состояние, за которым уже должно последовать настоящее житье.
Мало ли людей на всевозможных поприщах утешаются подобными иллюзиями и
совершенно несбыточными мечтами, но они уже счастливы преисполняющей их
энергией. Как за всеми отпетыми игроками, за Собакиным водились особенности:
чем дела его были хуже, тем по наружному виду он казался спокойнее и веселее
и просто сыпал самыми смелыми проектами и грандиозными надеждами. В
настоящем случае, слушая рассказы Флегонта Флегонтовича о неистощимых
сокровищах реки Причинки, я был уверен, что у него не было ни гроша за душой
и он ставил ребром последнюю копейку. Это предположение совершенно
оправдалось, когда мы разговорились о прошлом годе.
- Прошло лето я на севере работал, - рассказывал Собакин таким тоном,
точно он заговорил о постороннем лице. - Далеко, за Богословскими
заводами... Вот сторонка, скажу я вам! Особенно одолевали комары - житья от
них нет, от проклятых. Если бы кто посмотрел на нас на работе - смех, точно
маскарад какой... Ей-богу! У рабочих котелки с куревом за поясом, на рожах
просмоленные сетки, а мы щеголяли в такой штуке, что и сказать смешно:
сделаешь из картона круглую коробку, проковыряешь в ней две дырочки, на
голову наденешь, да так чучелом гороховым и бродишь по прииску. Ха-ха...
Чисто как в театре! Только уж и тварь же этот комар, ей-богу, в тысячу раз
хуже волка или медведя... Ну, работа у нас хорошо пошла, только шахту
пришлось глубокую пробивать, а пробили - вода одолела. Откачивать руками
воду - сила не берет, а за паровой машиной надо к чертям на кулички ехать да
еще тащить ее по болотам да по топям чуть не на своей спине. Побился-побился
и бросил. Признаться сказать, дорогонько мне обошлось это удовольствие -
комаров-то кормить, ну, да вот, слава богу, эта самая Причинка подвернулась
- все наверстаем. Главное, вот что забавно: хлопочем, бьемся, ищем золото
черт знает где, за четыреста, за пятьсот верст, а оно под носом... Вот и
поди ты с нашим братом, толкуй!.. В четвертом году я опять в киргизской
степи работал, верст за восемьсот унесло отсюда; ну, золото нашлось, и
хорошие знаки, а как лето-то подошло - воды ни капли... Тут уж сжатым
воздухом, говорят, нужно работать, а где я его возьму, этот самый сжатый
воздух? Так и пришлось бросить... То вода долит, то без воды сидишь.
Относительно Причинки Флегонт Флегонтович питал самые розовые надежды и
строил очень широкие планы, причем ссылался на имена очень веских лиц в
купеческом мире, обещавших ему свое содействие, помощь, кредит и т.д. Из его
слов получался такой вывод, что все предшествовавшие работы были только
сплошным рядом всевозможных ошибок, но зато теперь он, Флегонт Собакин,
достаточно умудренный тяжелым опытом, будет бить наверняка и уж маху не даст
ни в каком случае.
- Одно меня удивляет, - философствовал он, пуская струйки табачного
дыма, - как только деньги завелись у тебя, пошли дела на лад, откуда народ
берется: тот приятель, другой друг, третий еще лучше того. Некоторые пеняют,
зачем к ним за деньгами не обратился, когда нужно было. Один лучше
другого... А как пошатнулись делишки, все и отвалят, как от покойника.
Ей-богу! Меня лишь то удивляет, как это все успеют люди пронюхать да
разузнать: сидишь в лесу, в трущобе, а явишься в город - тут уж все
известно, точно они по духу знают. Я не осуждаю, потому все мы люди -
человеки, а только очень мне это удивительно кажется. И с другими то же
самое.
III
По широкой заводской дороге мы проехали всего верст пять и затем
свернули влево, на какую-то лесную глухую тропу с едва заметным колесным
следом.
- Мы напрямки прокатим в деревню Сосунки, - объяснял Флегонт
Флегонтович, - а там меня уж дожидается доверенный с партией, а другой
доверенный тоже с партией ждет в Причинке. Настоящей дорогою ехать - крюк
будет верст в десять, а лесом - рукой подать.
Наша "прямоезжая" дорога бойко вилась по лесистой равнине, постепенно
понижавшейся к северу. По сторонам дороги вставал редкий болотный сосняк,
изредка попадались островки березняков и смешанный лес; следы хищнической
работы человека попадались на каждом шагу, и на месте когда-то вековых
вогульских лесов теперь едва сохранились жалкие остатки, точно арьергард
разбитой армии. Кое-где и этот жалкий лес совсем редел, образуя широкие
лысины - это были свежие поруби, где среди куч не успевшего еще покраснеть
хвороста торчали без всякого плана сложенные поленницы веснодельных дров.
Близость города с тридцатитысячным населением сказывалась в этой печальной
картине разрушения, а там новые поруби и десятки свежих пней, и бессильно
лежащие на земле вершины сосен, точно отрубленные головы.
Лес еще стоял на зимнем положении, несмотря на объявленную календарями
весну. Ни сосна, ни ель еще не дали свежих побегов, а земля была покрыта
прошлогодней высохшей бурой травой, из-под которой только кое-где сочилась
вода да изредка пробивались красивые бледно-желтые цветы с зелеными
мохнатыми ножками и усиками. В этом мертвом лесе, пожалуй, была своя поэзия,
но непривычному человеку как-то становится в нем грустно и тяжело, как в
пустом доме, из которого только что вынесли покойника. Даже говорливый и
всегда веселый Флегонт Флегонтович заметно притих и, кажется, вздремнул под
мерное покачивание нашего гибкого экипажа. Впрочем, он скоро оживился, когда
лошади начали спускаться в какой-то лог, по дну которого бурлила мутная
речонка. В глинистом берегу было вырыто несколько ям правильной формы, вроде
могил; две были совсем свежие, и вырытый песок еще не успел просохнуть, а
другие были завалены хворостом.
- Ишь, старатели как землю роют, - любовно заметил Флегонт Флегонтович,
опытным глазом рассматривая работу. - Точно свиньи ходили... Все золото
ищут. Только и отпетый, скажу я вам, народ и дело свое ух как знают:
продадут и выкупят. По всему Уралу таких вот шурфов сколько они в год
сделают - миллионы. И найдут золото, уж поверьте мне! Где, кажется, и
подумать нельзя, чтобы золоту быть, а старатель выкопал ямочку - глядишь,
оно и полезло. Здесь по всем деревням уж такой народ живет, сызмальства
около золота ходит. Взять хоть Сосунки, Причину, все деревнюшки по Ключевой
и Сулатам, да вообще восточный склон Урала до самых степей. И плуты при этом
страшные, надо им честь отдать, ну, да мудрено нашего брата и судить - и мы
им не пирогами откладываем.
На солнозакате мы выбрались на берег реки Ключевой, которая здесь была
очень не широка - сажен пять в некоторых местах; летом ее вброд переезжают.
Теперь на ней еще стоял лед, хотя на нем чернели широкие полыньи и от
берегов во многих местах шли полосы живой текучей воды. Место было порядочно
дикое и глухое, хотя начали попадаться росчисти и покосы; тропа, наконец,
вывела на деревенскую дорогу, по которой мы и въехали в Сосунки, когда все
кругом начало тонуть в мутных вечерних сумерках.
- Заворачивай прямо к Гавриле Иванычу, - приказывал Флегонт
Флегонтович. - Мы у него заночуем.
Сосунки, деревушка дворов в двадцать, не поражала своей внешностью.
Покосившиеся избы, дырявые крыши и развалившиеся огороды плохо рекомендовали
ее обитателей, известных в городе и окрестностях под сокращенным названием
"сосунят". Все отпетый был народ, промышлявший изо дня в день и никогда не
знавший, чем будет сыт завтра. Кривая старинная улица, вдоль которой избы
рассажались, как гнилые зубы, вывела нас в центр деревни, где коробок и
остановился у высокой избы с новыми воротами. На лай собак показались в окне
две головы; ворота отворились, и мы въехали во двор, грязный и маленький, с
какими-то трухлявыми развалинами вместо служб. Отворивший нам ворота мужик и
был сам Гаврила Иванович, плешивый сгорбленный старик в заношенной ситцевой
рубахе, в пестрядинных портах и босиком.
- Ну, голова с мозгом, как дела? - спрашивал Флегонт Флегонтович,
вылезая из коробка. - Где наши?
- Куда им деваться-то... - как-то нехотя отвечал Гаврила Иванович,
моргая подслеповатыми крошечными глазками.
- Небось пьянствуют? Ох, чует мое сердечко, что все они лыка не вяжут,
а завтра в поход надо... Утром рано надо, чтобы к обеду поспеть в Причину.
- Ничего, продыбаются дорогой, - коротко ответил Гаврила Иванович,
поправляя ослабнувший на животе пояс. - Балованный народ ноне пошел, вот и
пируют... Чай пить будешь, Флегонт Флегонтыч?
- Конечно, будем чаевать. Пока лошади выстаиваются да пока есть будут,
мы еще и выспаться успеем... А где Метелкин?
- Да уж не знаю, как тебе и сказать... пожалуй, серчать будешь.
Солдатка тут есть у нас, ну у ней и хороводится с нашими сосунками...
- Так и есть, так и есть!.. Ведь я же говорил русским языком, что буду
сегодня непременно и чтобы ждали меня... Ах, ты, господи, согрешил я с ними!
- Как не ждать, до самых вечерень ждали... Ничего, Флегонт Флегонтыч,
не сумлевайтесь, продыбаются. Дорога тоже не малая, продует...
Лицо у Гаврилы Ивановича было сморщенное и почти коричневое от работы
на солнопеке; жиденькая бородка с пробивавшейся сединой украшала нижнюю
часть лица какими-то клочьями, точно была усажена болотными кочками. Тонкий
нос и свежие ровные зубы являлись на этом старческом лице резкой
особенностью и совсем не гармонировали с опустившейся, точно расшатанной
фигурой. Когда Гаврила Иванович начинал говорить, густые черные брови у него
поднимались и лоб покрывался тонкими морщинками. На первый раз старик не
внушал к себе особенного доверия, видно было сразу, что этот мужик себе на
уме.
- Золотая голова, - коротко отрекомендовал Собакин старика, когда тот
отправился собирать гулявшую по деревне партию. - Конечно, пальца в рот не
клади, зато и дело знает так, что комар носу не подточит... Лет пятьдесят
золото роет и раза три уж в остроге отсидел за него.
По своему положению Сосунки были глухою лесною деревней, и можно было
бы ожидать, что здесь все постройки будут из нового крепкого леса, но не
тут-то было - все избы, как на подбор, глядели какими-то старыми грибами, и
только в двух-трех местах желтели новые крыши и то из драниц, а не из тесу.
Гаврила Иванович придерживался общего распорядка и проживал в очень старой
избе, в которой по зимам, наверно, было страшно холодно. О надворных
пристройках я уже говорил. В одном углу лежала худая корова и, закрыв глаза,
сосредоточенно прожевывала жвачку; у какой-то вросшей по уши в землю
амбарушки рвалась на короткой цепи пестрая собачонка. Посредине двора стояла
приисковая таратайка - двухколесная тележка с откидным дном. Где
перебивалась скотина зимой - я не мог отыскать подходящего места. Перед
окном избы лежало два сухих бревна, точно обгрызенных с обоих концов, -
такие бревна из сухарника лежали и у других изб и заменяли "сосунятам"
поленницы дров. В лесных глухих деревнях, где лес под боком и где, кажется,
можно было бы запасти дров вовремя, все существуют "от бревна", то есть
ребятишки или бабы отгрызут от бревна аршин, расколют - вот и целое топливо,
а назавтра та же история. Между тем эти же "сосунята" поставляют в город
ежегодно сотни сажен дров.
Внутренность избы Гаврилы Ивановича являлась как бы продолжением того,
что было на дворе, - уж очень было в ней и пусто и голо, точно сюда семья
переехала только на время. Для "золотой головы" такая странная обстановка
была плохой рекомендацией. Нас встретили за порогом два белоголовых
мальчика, которые сейчас же и забрались на полати. У печки возилась с
самоваром, вероятно, сноха Гаврилы Ивановича, молодая, но очень худая
женщина с землистым цветом лица; у окна с прялкой сидела какая-то старуха в
синем изгребном дубасе и, не торопясь, тянула бесконечную нитку.
- Здравствуй, баушка, - поздоровался Флегонт Флегонтович. - За вашим
золотом вот приехал...
- В добрый час, Флегонт Флегонтыч... Наше золото никому не заказано,
милый человек. Только вот сосуны-то наши третий день пируют без тебя, и
Степка наш тоже.
- Слышал, баушка.
- Вечор жену принялся было поленом охаживать, едва отняли бабенку...
Это ваше золото самое, Флегонт Флегонтыч, нашей сестре больно дорого
приходится: скружились с ним наши-то мужики, совсем скружились...
Когда поспел самовар, в избу вошел Гаврила Иванович; он что-то ворчал
про себя и сердито плюнул в сторону.
- Ну что? - коротко спросил Флегонт Флегонтович, ставя на стол налитое
чаем блюдечко.
- Не спрашивай... Как тараканы, все по деревне расползлись, способу
никакого нет. Ну и народ... Степушка-то мой увязался за твоим Метелкиным,
ну, я ему немножко тово, в затылок насыпал, чтобы помнил отца-то. А он одно
мелет: "Тятенька, я рупь за каждый день получаю и могу себя уважить"...
Помешался парень на рубле, да и другие тоже. Оно точно, что любопытно
рубли-то получать, на боку лежа, вот и спятили все с ума.
- Ох, уж мне эти ваши сосунки! - стонал Флегонт Флегонтович,
патетически хватаясь за голову. - Платишь им поденщины по рублю, а они
только пьянствуют...
- А по другим местам разве лучше нас? - заступился Гаврила Иванович,
подсаживаясь к самовару. - Взять хоть ту же Причину, да эти причинные мужики
с кругу спились, потому уж такая рука им подошла: народ так и валит на
Причинку, а всем надо партию набирать; ну, цену, слышь, и набавили до двух
целковых. У тебя в Причине тоже ведь партия ждет?
- Партия, Гаврила Иваныч... Там мой компаньон Пластунов всем орудует.
Не знаю уж, как он там с причинными мужиками поправляется.
- Бог не без милости, Флегонт Флегонтыч...
Все время за чаем разговор продолжался в том же тоне, причем Флегонт
Флегонтович сильно волновался, размахивал руками и несколько раз принимался
ругаться на чем свет стоит - ругаться в пространство, чтобы только душу
отвести. На дворе давно стояла весенняя голубая ночь с высоким молодым
месяцем; где-то лаяла собака и слышался смешанный гул пьяных голосов. В
нашей избе горел сальный огарок, тускло освещая неприглядную внутренность
избы Гаврилы Ивановича: передний угол, оклеенный остатками обоев, с образом
суздальской работы; расписной синий стол с самоваром, около которого сидела
наша компания; дремавших около печки баб, белевшие на полатях головы
ребятишек, закопченный черный потолок, тульское ружье на стенке с
развешанным около охотничьим прибором и т.д.
- Ты бы прилег, касатик, на лавочку да соснул малость... - проговорила
старуха, обращаясь ко мне. - Утре рано подымутся.
Мне оставалось только воспользоваться хорошим советом, потому что сон
действительно начинал сильно одолевать. Я примостился на лавочку, положив
под голову пальто, и скорехонько заснул тяжелым крепким сном, каким спится
только в дороге. Пахло чем-то кислым и смазанной дегтем кожей; в дверь
постоянно входили и выходили; по стенам и потолку мигали широкие тени;
где-то далеко-далеко, точно под землей, пропел петух... Дальше уже все
смешалось: Флегонт Флегонтович кого-то опять ругал и несколько раз
выскакивал на улицу, кто-то и в чем-то оправдывался слезливым голосом, потом
был какой-то шум, точно в избу Гаврилы Ивановича вносили тяжелый рояль.
IV
Рано утром на другой день, еще "на брезгу", мы оставили Сосунки.
Весеннее холодное утро заставляло неприятно вздрагивать, и я напрасно
кутался в свое осеннее пальто - чисто весенняя изморозь так и пронизывала
насквозь, заставляя зубы выделывать дробь. Переход из теплой избы на мороз,
когда хотелось спать мертвым сном, делал наше путешествие очень неприятным.
- Мы теперь на Причину поедем прямыми дорогами, - объяснял Собакин,
отчаянно зевая. - И во времени расчет, да и рабочим меньше соблазна в лесу.
- А далеко будет?
- Да верст сорок с хвостиком...
Ездить прямыми дорогами было слабостью Флегонта Флегонтовича,
привыкшего шататься по всевозможным лесным трущобам, и другим оставалось
только покориться этой слабости, хотя Гаврила Иванович, кажется, предпочитал
сделать объезд.
Сосунки скоро остались позади с своими гнилыми избушками, и мы поехали
вниз по течению Ключевой, по довольно торной дороге, с которой свернули в
лес. На облучке нашего коробка, рядом с молчаливым, как пень, Вахромеем,
поместился Гаврила Иванович, надевший толстый чекмень и заношенную баранью
шапку. За нами полз маленький обоз с партиею, то есть две телеги, из которых
на одной везли провиант и инструменты, а на другой рабочих. Последняя телега
представляла самую живописную картину, точно нагружена была телятами: не
проспавшиеся со вчерашнего хмеля "сосунята" сидели в самом тяжелом молчании
и только в такт попадавшимся выбоинам и кочкам болтали свешенными из-за
телеги ногами. Метелкин, неопределенных лет человек, в одном плисовом
пиджаке и в ярко-красном шарфе на шее, шагал за телегой по стороне, стараясь
согреться ходьбой. Издали я мог прежде всего рассмотреть нетвердую разбитую
походку; черная поярковая шляпа открывала бледное чахоточное лицо с черными
большими глазами, большим носом и редкой козлиной бородкой. Флегонт
Флегонтович по временам оглядывался на своего провинившегося поверенного и
улыбался.
- Продыбаются, Флегонт Флегонтыч, - ответил на эту улыбку Гаврила
Иванович, тоже наблюдавший наш обоз. - Оно по холодку-то даже вот как
преотлично... Вон как Метелкин-то наш задувает.
- Ведь вот какой народец! - заговорил Флегонт Флегонтович. - На маковую
росинку ничего нельзя поверить, хоть того же Метелкина взять... Который год
я с ним маюсь, а без него не могу - и привык, да и дело свое он отлично
знает.
- Простудится он в одном пиджаке.
- Метелкин-то? Да он в этом пиджаке зимой верст по сорока уходит, а
теперь ему что - шутка... Ничего его не берет, такой уж человек. А
сосунята-то, нечего сказать, хороши, только головами мотают...
... ... ... Продолжение "Золотая ночь" Вы можете прочитать здесь Читать целиком |