|
|
|
|
|
Рекшан, Владимир - Рекшан - КайфПроза и поэзия >> Проза 90-х годов >> Рекшан, Владимир Читать целиком Владимир Рекшан. Кайф
По изданию в журнале Нева, No3, 1998)
OCR, spell-checking: Аркадий Русинов.
PDF-версия книги:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Где-нибудь в багдадской или стамбульской кофейне сидят над чашечками с
кофе южные люди и кейфуют, то есть, насколько я понимаю, проводят в
приятном, расслабляющем безделии лишнее время.
Я же сижу на табурете за столом, привалившись спиной к горячей печке и
передо мной полупустая чайная кружка с потемневшей, выжатой, скучной долькой
лимона. И этот цитрусовый штришок недавней трапезы - единственное, что дает
право праздно размышлять о мусульманском кейфе: ведь за окнами минус
тридцать пять гибельных градусов Цельсия, а в двух десятках метров от моего
временного жилища начинается Ораниенбаумский парк, скованный лютой зимой. Я
снимаю жилье возле парка за сороковник в месяц, чтобы как-то пережить и
переработать зиму, но для печали нет оснований. Парк не скучен и прекрасен.
Верхний пруд перед Меншиковским дворцом закрыт льдом и снегом, а подо льдом,
пусть и небурная, как осенью, живет вода, вытекает из пруда через плотину,
колеблется черной речушкой в желтоватых торосах, набирая силу на выходе из
парка. Черная речушка с клецками снежных бугорков...
А в ноябре желто-кремовые стены дворца отражались в воде и небо
отражалось в воде, делая голубой воду и тончайший ледок, даже не ледок -
лединец, разноцветный от неба и стен...
Но все-таки - зима. Пора вставать, но я еще долго сижу за столом,
размышляя о южном кейфе, наблюдая, как за окнами гаснет день. По полу
сифонит от окна к двери. У меня густая, криво остриженная борода и
поредевшие, немытые волосы. Мыться в такой мороз мука и сущая нелепость;
Опять в половине домов полопались водопроводы. Значит, спасибо и за этот
северный кейф над чашкой чая с цитрусовой коркой.
- Кайф, - говорю я, - кайф. Да, удивительна судьба слов! Они ведь - как
люди... Но у нас-то говорят кайф, естественней тут громкое русское а,
заменившее е, - этот протяжный крик муэдзина.
Мне нравится разговаривать с самим собой. Вынужденное и желанное
одиночество предоставило-таки возможность выговориться.
Так бы и сидеть возле печки, предаваясь необязательным рассуждениям, но
пора выходить на лютую улицу.
Я допиваю быстрым глотком остывший чай и закашливаюсь до слез.
У меня насморк и мне тридцать шесть лет...
В июне 1968 года мне исполнилось восемнадцать, Я уже мог жениться и мне
предстояло служить в армии. Но от армии у меня имелась отсрочка, а новым
правом просто не успел воспользоваться.
В июне 1968 года я оказался в Париже, через месяц после знаменитой
студенческой полуреволюции. Деревья валили на баррикады и в Латинском
квартале теперь множество пней, а стены располосованы красным: Нет
капитализму! Нет социализму! Да здравствуют Че Гевара и Мао! Увидев
аккуратные пни в районе Сорбонны, я долго гадал: Чем пилили? Бензопилой,
наверное? Как-то не представлялся парижский студент с двуручкой.
В маленьком городке Ля-Бурже, где родился Паскаль (это если от Парижа
на юг через Дижон - то ли в Бургундии, то ли в Шампани, то ли во
Франш-Конте), состоялся матч молодежных команд СССР - Франция по легкой
атлетике, в котором я принимал участие. Неожиданно мы матч проиграли. После
проигрыша нас долго везли автобусом в разноцветном, густом, знойном
французском вечере, высадив возле здания, стилизованного под старинный
постоялый двор. В том здании состоялось нечто вроде товарищеского ужина. На
нем наши французские коллеги и сверстники вели себя так, что на
Средне-Европейской возвышенности подобное бы квалифицировалось как мелкое
хулиганство. Коллеги переворачивали столы, били посуду и все это легко и
весело, словно праздновали полупобеду своей полуреволюции. И еще они пели
Мишел Леннона и Маккартни. Я знал эту песню с пластинки Битлз Резиновая душа
и подпевал незатейливый, казалось тогда с особым смыслом, припев: - Аи лав
ю, аи лав ю, аи лав ю!
К июню 1968 года я знал полтора десятка аккордов на гитаре, в которых и
упражнялся без устали. Я был молод, полон честолюбивых амбиций и самонадеян.
Впереди была вся жизнь.
Побывав в местах, где буквально накануне бунтовала молодость, я
утвердился в юношеском нигилизме и через год в Сочи, где состоялся ответный
матч, явился в рваных джинсах, рваной футболке, с волосами до плеч, с первой
щетиной и гитарой, озадачив тренеров сборной. Те все спрашивали о здоровье.
Но в нездоровье я уже был не один. С Лехой Матусовым после тренировок
где-нибудь на скамеечке под платанами брякали на гитаре по очереди. И в
Ленинграде хватало единомышленников. Даже существовали в Ленинграде
настоящие рок-группы, но на их выступления я попасть не мог и поэтому
пытался собрать собственную.
Где-то в шестьдесят пятом по ленинградскому радио прокрутили безобидную
песенку Битлз - Герл, сообщив, что исполняют ее наши друзья, грузчики из
Ливерпуля. Грузчики быстро разбогатели, достигнув классово чуждых
коммерческих вершин, и быстро переориентировавшись, друзей стали поносить
почем зря. Умельцы тогдашней контрпропаганды добились того, что скоро
российские тинейджеры уже бегали друг к другу с магнитофонными кассетами и
крутили их сутки напролет на худых отечественных магнитофонах.
. Отец научил меня когда-то исполнять на мандолине Коробейников,
используя тремоло, и этого опыта оказалось достаточно, чтобы с
самонадеянностью восемнадцатилетнего, освоив на гитаре несколько звучных
аккордов в первой позиции, я начал выдавать первую песенную продукцию.
Пройдя все стадии полового созревания, школу и Университет,
наслушавшись Битлз и Роллинг стоунз, я с восторгом человека, выросшего на
диетическом питании и вдруг отведавшего восточных перченых блюд, набросился
на рок. Молодость жаждала остроты, и поклонение гонимому року давало ее в
полном объеме.
В Америке молодежь бунтовала против вьетнамской войны, в Европе против
всего сразу, а в авангарде бунта шла рок-музыка. Музыкальное явление,
впитывавшее по ходу всякие звуковые традиции, ложившиеся на четный ритм, оно
наполнилось молодежным нигилизмом и нам, коль уж созрели и жаждали остроты,
ничего не оставалось, как отращивать волосы, переодеваться в рваное,
выпиливать из спинок кроватей деки для электрогитар и в спешном порядке
искать объекты для отрицания.
Битлы, красивые аккуратные юноши, певшие красивые аккуратные песенки,
стали по-хорошему злыми и небритыми и подтвердили участие в мировом
молодежном восстании гениальными пластинками - Оркестр клуба одиноких сердец
Сержанта Пеппера (1967) и Двойной альбом (1968). Негр Джимми Хендрикс стал
играть с белыми музыкантами Митчеллом и Редингом и потряс мир двадцатилетних
своей говорящей, кричащей, рыдающей гитарой. Джим Моррисон из Дверей
сделался символом протеста молодой Америки и вместе с Дженнис Джоплин уже
приближался к той грани, за которой начиналась посмертная слава. Ян
Андерсон, Джо Кукер, Род Стюарт, Прокл Харум, Лед Зеппелин, Пот, кровь и
слезы, Великий мертвец и много, много прочих - да, это были имена!
Мерси-бит, ритм-энд-блюз, первые сполохи хард-рока... Толпы хиппи мечтали об
Индии, наркотики же еще не стали болезнью миллионов и миллиардной преступной
коммерцией, а лишь казались одним из условных символов восстания.
Мик Джаггер, лидер Роллинг Стоунз, теперешний мультибогач, почти не
уступал в популярности Джону Леннону после исполнения своей и Кейса Ричарда
композиции Удовлетворение. Стоунз выпускают в пику битлам две прекрасные
пластинки Сатаник (1967) и Банкет нищих (1968). На картонном развороте еще
можно увидеть гитариста Брайана Джонса, но его уже нет в живых - первая
жертва арьергарда наркотиков, первый мученик в реформаторском воинстве
рок-н-ролла. Скоро с ним в ряд встанут Джоплин, Моррисон, Хендрикс...
Элвис Пресли, кажется, сказал афоризм:
- У каждого свой рок-н-ролл.
Выпилив лобзиками деки из родительских кроватей, приладив грифы,
звукосниматели и струны, мы, доморощенные нигилисты, сбивались в рок-группы,
которых к концу шестидесятых бунтовало в каждом вузе по несколько. В
америках рок-музыку уже скупал большой бизнес, а нас же, по Пресли, ждал
свой рок-н-ролл, который, подлец, испортил жизнь многим...
Боб Галкин прыгал с шестом, Леха Матусов прыгал с шестом, я прыгал в
высоту без шеста, а Мишку Марского звали среди своих Летающим суставом за
худобу и подвижность. Он учился в Высшем художественном промышленном училище
имени Мухиной, Мухе, в актовом зале которого мы и репетировали в окружении
тяжелых гобеленов, резных дверей и витражей, допущенные в этакую роскошь с
нигилистическими задумками при попустительстве деканата.
Боб Галкин пытался освоить четные ритмы на барабанах, Леха Матусов
никак не мог совладать с бас-гитарой, я претендовал на первую гитару, а
Мишка Марский колотил по клавишам рояля так, что мне, несмотря на освоенный
нигилизм, делалось страшно.
Мы собрали по сусекам пару плохоньких усилителей, плохонькую акустику,
пыльный лаокоон проводов, хреновенькие микрофоны. К барабанам нашим
постыдился б притронуться барабанщик пионерской дружины.
Не подозревая дальнейшего развития событий и педагогически поддерживая
увлечение музыкой, вспомнив об успешно разученных мной в отрочестве
Коробейниках, мама подарила мне чехословацкую гитару Иолана-Star-V,
купленную по случаю и стоившую фантастически дешево по сравнению с нынешними
ценами - сто шестьдесят рублей.
Я сочинял музыку, по ходу осваивая квадрат и нисходящие гармонии,
сочинял слова, подгоняя мужские и женские рифмы, сочинял аранжировки,
узурпировал полномочия дирижера и диктатора, не терпящего возражений. Бывал
неосознанно жесток к друзьям.
Однажды, рассерженный непонятливостью нигилистов, я объявил на
репетиции конкурс дураков. Побеждал тот, кто более ошибался. Леху, кроме
прочего, заставлял еще и выбивать чечетку, воплощать, так сказать,
режиссерскую задумку.
Не знаю, почему они слушали меня, а не надавали по шее. Я требовал,
требовал, требовал, не понимая, как можно ссылаться на очередную сессию,
очередную девицу, на что-то там еще, а не бросить все и репетировать,
репетировать, репетировать. Их молодецкие заботы казались предательством по
отношению к нигилизму. Вся жизнь была впереди, подходил к концу шестьдесят
девятый год.
Теперь-таки, через столько лет, рок-музыку перестали замалчивать или
только ругать. Вдруг ее стали нахваливать почти без разбору, вдруг
объявилось множество людей, желающих писать о ней или с ее помощью. И
поселившись в Ораниенбауме с видом на царские чертоги, я неожиданно
испугался, что распишут ее по необязательным страницам. Куда ж мне тогда
деваться со своими воспоминаниями?..
Волосатикам вслед плевали старушки, хмурились милиционеры. Иногда за
длинные волосы могли побить. Несколько раз, возвращаясь с репетиции вечером,
мне приходилось защищать честь и защищать кулаками. Родители перестали со
мной разговаривать. В припадке какого-то юношеского безумия я ночами слушал
новую музыку, записи или пластинки, днем сочинял сам, вечерами репетировал в
Мухе, терроризируя товарищей, доставал динамики, сколачивал акустические
колонки, паял провода, таскал, таскал, сотни раз таскал аппаратуру по этажам
Мухи, из Мухи и в Муху, когда нас гнали оттуда и возвращали обратно. Мне не
исполнилось еще и двадцати.
Тогдашние городские рок-группы, если и пели собственносочиненное, то
лишь в виде кокетливой добавки к фирме. Это называлось снять один к одному.
Лесные братья, Аргонавты и Фламинго копировали лучше всех. Мы же
репетировали свое, тяп-ляп, ржавые гвозди и горбыли, но - свое. Творили,
елки-палки, наперекор Востоку и Западу. Как въедливый юноша, ночами я
вслушивался не только в рок-н-роллы, но и, накупив по дешевке, в записи
Вивальди, Баха, лютневой музыки, Малера и прочих, оплодотворяя в памяти
рок-н-роллы гармониями великих. Впрочем, это лишь расширяло кругозор, не
прибавляя ничего к скайфлз, музыке подворотен, которую я сочинял. Правда,
тогда мы временно репетировали в окультуренном подвале ЖЭКа. Выходит, это
была подвальная музыка.
В результате конкурсов и иной террористической деятельности Боб и Леха
отдались безраздельно прыжкам с шестом, а их место заняли блистательные
слухачи, рыжие Лемеговы из Академии.
В подвал на репетицию Серегу принесли, а Володя пришел сам. Он сел за
барабаны, дрянные барабаны ожили, запели на разные голоса, принесенный
Серега перебросил ремень баса через плечо, басовым глиссандо вонзился в
первую четверть. У меня аж слюнки потекли: такая получалась кайфовая
ритм-секция!
Серега и Володя учились на архитектурном с Альбертом Асадуллиным,
вместе музицировали до поры, но Альберт, сильный тенор, уже присматривался к
профсцене. У брательников имелась солидная практика, они были выразительные,
с рыжими усами, рослые парни. Средний рост нашего нигилистического сборища
равнялся ста восьмидесяти пяти сантиметрам, а это тоже имеет значение. До
сих пор я считаю, что для успеха в первую очередь следует понравиться
девицам в зале, а девицам в зале и не в зале отчего-то больше нравятся
высокие.
Тогда же велись переговоры с Михаилом Боярским. Он учился в Театральном
на Моховой, неподалеку от Мухи. Там же, на Моховой, он репетировал с
Кочевниками в малюсеньком зальчике, одно время мы репетировали параллельно.
Помню лето, зной, шпили отражаются в воде, ангелы и кариатиды. Берем
лодку напрокат и гробом 740 каналу Грибоедова в ласковой тополиной июньской
метели. Боярский говорит, будто намеревается собрать группу, голосами
аналогичную Битлз. У меня басо-баритон, у него - высокий баритон. Мои
нигилисты не аналогичны Битлз, а идеи Боярского не устраивают нас. И наш
Санкт-Петербург.
Названию, прическам и иным аксессуарам нигилисты тогда, да и теперь,
уделяли значительную часть своей нигилистической деятельности.
- ...Санкт-Петербург, - сорвалось с языка во время праздного толковища.
Рыжие братаны и Летающий сустав замерли, молчали долго, цокали языками, я
же, вспотев от удачи, ждал.
- Санкт-Петербург? - переспросил Летающий сустав.
- Круто! - сказали рыжие братаны.
Да, мы родились в этом городе, выросли в старом центре и город жил в
нас и станет жить до последнего дня, мы плохо умели, но сочиняли сами, на
родном языке, а ведь иные (многие!) доказывали:
- Рок не для русского языка! Короткая фраза англичанина - в кайф, а
русская - длинна, несуразна и не в кайф! Не врубаетесь?
Это оскорбляло. И мечталось, пусть не на уровне четкой формулировки,
проявить себя, доказать, что приобретенные возрастом обязанность служить в
армии и право жениться должны быть дополнены необходимостью обязанности и
права на свой крик; словно новорожденные, мы мечтали закричать по-русски: Мы
есть!
Я написал композицию Сердце камня и посвятил ее Брайану Джонсу: И у
камня бывает сердце, и из камня можно выжать слезы. Лучше камень, впадающий
в грезы, чем человек с каменным сердцем... Ми-минор, ре-мажор, до-мажор,
си-мажор по кругу плюс вторая часть - вариации круга, да страсти-мордасти
басо-баритона и ритм-секции. Я написал боевые композиции Осень и
Санкт-Петербург.
У меня в допетербургские времена имелся некоторый опыт: провал на
вечере биологического факультета в ДК Маяк, случайный наш квартет
первокурсников играл плохо и нас освистали; однажды помогал играть на танцах
в поселке Пери ансамблю, собранному из охтинских рабочих парней - помню
пыльный зальчик, помню, как перегорели усилители, помню, дрались в зале
из-за девиц и помяли заодно кого-то из оркестрантов...
Уже запекались по утрам на парапетах первые льдинки. Днем же сеял
дождик, а встречный ветер боронил невские волны. Той осенью семидесятого
года я рехнулся окончательно. Часть жизни, что была впереди, начиналась,
У Санкт-Петербурга появилась мама, рок-мама Жанна - взрослая, резкая,
выразительная женщина-холерик. Она устраивала джазовые концерты (с Дюком
Эллингтоном и его музыкантами организовала встречу в кафе Белые ночи; в
припадке восторга городские джазмены повыдавили там стекла и снесли двери),
устраивала концерты первым нашим самостийным рок-группам и, побывав случайно
на репетиции Санкт-Петербурга, решила содействовать нам.
Сошедший с ума, я получил с ее помощью неожиданное приглашение
выступить на вечере психологического факультета Университета. Нам даже
обещали заплатить сорок рублей.
Стоит вспомнить, как концертировали первые рок-группы. Контингент
болельщиков был не столь велик, сколько сплочен и предан, рекрутировались в
него в основном студенты. В вузах же, под видом танцевальных вечеров, и
проходили концерты. Зал делился по интересам - к сцене прибивались
преданные, а где-то в зале все-таки выплясывали аутсайдеры прогресса. Муха,
Университет, Академия, Политехнический, Бонч, Военмех- надо б там вывесить
мемориальные доски.
Рок-групп наплодилось, словно кроликов, каждую субботу выступали в
десятке Мест. Героические отряды болельщиков проявляли поистине партизанскую
изворотливость, стараясь проникнуть на концерты, поскольку на вечера
пропускали только своих учащихся, а посторонних боялись, зная, чем это может
кончиться. Но все одно кончалось. Отчего-то наиболее удачно просачивались
через женские туалетные комнаты. Иногда влезали по водосточным трубам.
Иногда приходилось разбирать крышу и проникать через чердак. Главное, чтобы
пробрался в здание хотя бы один человек. Этот человек открывал окна, выбивал
черные ходы. Если здание оборонялось, и местные дружинники перехватывали
хитроумных лазутчиков, шли повзводно напролом, пробивали бреши, срывая с
петель парадные двери, и растекались по коридорам. Бред какой-то! Видимо, не
я один сошел с ума той осенью семидесятого года...
Мы привозим На Красную улицу нашу электрическую рухлядь. Там в
низеньком особнячке, дугой обнявшем двор с булыжным старинным покрытием,
расположился факультет психологов. Актовый зал оказался с небольшой низкой
сценой, с большими, до пыльного потолка, окнами.
Расставляли с брательниками и Мишкой усилители и акустику, пробовали
микрофоны и пытались разобраться в проводах. Эти красивые рослые парни не
волновались. Я им заговорил зубы, затерроризировал уверенностью, а сам же
уверен не был, и теперь мне было зябко, нервничал. Жизнь еще только была
впереди и это теперь легко делать выводы и теоретизировать о происхождении и
социально-музыкальных составных рок-музыки и причинах ее успеха.
Громко появилась Жанна, рок-мама:
- С премьерой вас, мужики! - Голос у нее высокий и ломкий. Она на
таких, как мы, насмотрелась, а на меня, тогда глянув, добавила: - Перестань,
право, дурить. Теперь уже ничего не исправишь, - и довольно засмеялась.
- Н-нет. Н-надо пор-репетировать. - Я еще и заикаться стал.
- Какие к черту репетиции! Поздно! Идите в комнату и ни о чем не
думайте. Будете слушать рок-маму или нет?
- Жанна! - крикнул Мишка. - Из Мухи человек двадцать придет. Не знаю,
как провести.
- Да, - сказал Серега, отрываясь от гитары, а Володя пояснил: - И из
Академии притащатся. Надо провести. Они все с бутылками притащатся.
- Какие бутылки! - прикрикнула Жанна. - У вас, же премьера!
- Я вам дам бутылки! - Я вспомнил о диктаторских полномочиях, перестал
заикаться и дрожать.
- Шутки, шуточки, - успокоил Серега, а мне опять стало страшно.
Особенного ажиотажа устроителями вечера не ожидалось, так как
Санкт-Петербург еще никому не известен. Возможно, нас именно поэтому и
пригласили. Но к вечеру народ начал подтягиваться. Аргонавты играли в тот
день в Военмехе, а туда было пройти труднее всего. Кто-то, видимо, знал, что
на психфаке вечер, и рок-н-ролль-щики с кайфовальщиками (как-то надо
называть ту публику), сняв осаду с ВоенМеха, рванули на Красную улицу.
Особнячок взяли на копье, между делом, даже не причинив ущерба.
За сценой находилась небольшая артистическая, я смотрел в щелку на
толпу, запрудившую зальчик. Холодели конечности, била дрожь, а моим
нигилистам - хоть бы что. А Жанне - только б веселиться в центре внимания.
Я не боялся публики, привычный к публике стадионов, и вдруг разом мое
безумие устремилось в Новое русло:
- Встали! Готовность - минута! Первой играем Осень!
Я стоял в гриме, разодетый в малиновые вельветовые брюки и занюханную
футболку. На ногах болтались разбитые кеды. Коллеги мои были под стать, а
тогда, надо заметить, на родную сцену даже самые отпетые рокеры выходили
причесанные и в костюмчиках.
- Ну и ну, - сказал Серега и подкрутил рыжие усы.
- Во, правильно. Щас покайфуем, - улыбнулся Летающий сустав.
- Облажаемся, вот и покайфуем, - хмыкнул Володя.
- Пора, мужики, - засмеялась Жанна, - Я пока окно открою. Ничего, со
второго этажа спрыгнете, если бить станут.
- Играем Осень, а потом блюз! И провода не рвать! - Я устремился к
двери, коллеги за мной. Дернул ручку на себя, помедлил, - из зала неслись
голоса и табачный дым - помедлил, сбросил кеды и выбежал на сцену босиком.
Мы врезали им и Осень, и Блюз номер 1 и Сердце камня без пауз,
поскольку страшно было останавливаться, а остановившись поневоле и услышав
ликование, выразившееся в свисте, топоте, битье в ладоши, бросании на сцену
мелких предметов, остановившись и сфокусировав зрение, и различив их лица,
насмешливо-приветливые, возбужденные, вакхические и юные, эти милые теперь
мне лица моей юности, остановившись поневоле, я зло понял, что зал теперь
уже наш.
Мы играли дальше под нарастающий гвалт, я метался по сцене, как
пойманный зверь, размахивая грифом гитары и падая на колени, хотя никогда не
метался и не падал на репетиции, и не собирался метаться и падать, но так
подсказал инстинкт и не подвел, подлец, поскольку вечер рухнул триумфом и
началась на другой день новая и непривычная жизнь, жизнь первой звезды
городского молодежного небосвода волосатиков, властелина сердец, властелином
стал на четыре Долгих года Санкт-Петербург...
Через неделю мы выступали в Академии и весь город (условный город
волосатиков) пошел на штурм. Двери в Академии сверхмощные, а лабиринты
коридоров запутанные и шанс устоять у администрации имелся. Но вокруг
Академии стояли строительные леса, замышлялся ремонт фасада, и это решило
исход дела.
Санкт-Петербургу предоставили в распоряжение спортивный зал и теперь
нам обещали через профком шестьдесят рублей.
Все желающие не смогли пробиться в Академию. Главные двери уцелели, но
защитникам пришлось распылить и без того ограниченные силы и гоняться за
волосатиками по лесам, походившим издали, говорят, на муравейник.
Администрация пыталась перекрывать двери внутри здания и это, отчасти
сдерживая натиск, лишь отдаляло развязку.
Случайный имидж премьеры, вызванный страхом и инстинктом
самосохранения, стал ожидаемым лицом Петербурга и было б глупо не оправдать
ожиданий.
Малиновые портки оправдали себя, а босые ноги - особенно. Я добавил к
костюму таджикский летний халат в красную полоску, купленный год назад в
Душанбе, а на шею повесил огромный будильник.
В спортзале не предполагалось сцены и мы концертировали прямо на полу.
На шведских стенках народ сидел и висел, как моряки на реях, перекладины
хрустели и ломались, кто-то падал. В разноцветной полутьме зала стоял вой.
Он стоял, и падал, и летал. И все это язычество и шаманство называлось
вечером отдыха.
Я сидел на полу по-турецки или по-таджикски и сплетал пальцы на струнах
в очередную композицию, когда вырубили электричество. Сквозь зарешеченные
окна пробивался белый уличный свет. В его бликах мелькали тени. Стоял,
падал, летал вой и язычники хотели кого-нибудь принести в жертву. Тогда
Володя стал лидером обесточенного Петербурга и на сутки затмил славу моей
Осени. Он проколотил, наверное, с час, защищаемый язычниками от
поползновений администрации. Он был очень приличным барабанщиком, даже если
вспоминать его манеру играть теперь. Особенно хорошо он работал на тактовом
барабане и особенно удавались ему синкопы. Он играл несколько мягковато и
утонченно для той агрессивной манеры, что желал освоить, но таков уж его
характер, а ведь именно характер формирует стиль...
Братьев Лемеговых все же не исключили из Академии. Наше выступление
даже пошло на пользу - ремонт здания уже нельзя было откладывать на
неопределенное потом.
В родительской квартире на проспекте Металлистов (то ли в честь Фарнера
или Гилана на радость теперешним металлистам) я оставался один и с утра
телефон не умолкал, напоминая о славе и подстегивая самолюбие.
Звонили и по ночам. Приходилось выбегать из постели в коридор, пока не
успели проснуться родители.
Слышались в трубке смешки, долгое дыхание, перешептывание, хихиканье.
Утром звонили приятели по делу и с лестью, а по ночам звонили не по делу
девицы: Вы извините... хи-хи... Вы, конечно, нас простите... хи-хи... Может,
вы не отказались бы сейчас к нам... хи-хи... Сейчас приехать вы можете?
Отчего-то ночные звонки злили. Я, естественно, мог приехать, а иногда даже
хотел, но теперь приходилось быть настороже.
Пришлось на ходу досочинять программу, убирать из нее некоторые песни
лирико-архаического толка, заменяя на тугой около-ритм-энд-блюз. По утрам я
колотил на рояле, тюкал известными мне аккордами и манкировал Университет.
Чиркал на бумажке:
Мои гнилые кости давно лежат в земле.
Кофе, кофе, кофе, ты - аутодафе!
Это сочинение так и не дожило до сцены.
- Ты, как вино, прекрасна. Опьяняешь, как оно. Ты для меня, как будто
веселящее вино! - а вот это стало супер-боевиком.
Петербург довольно быстро привык к славе и стоили мы теперь около
восьмидесяти рублей. Но рублей не хватало, поскольку усилители у нас были
плохонькие, акустика хреновая, микрофоны вшивые, а провода запутанные. Этих
рублей не хватало никак.
И еще я собирал пластинки. Собрал десяток пластинок Битлз в оригиналах
Парлафона и Эпплз от Плиз, плиз ми до Лет ит би, десяток Роллинг стоунз,
Стенд ап и Бенефит андерсеновского Джезро Талла плюс охапку классической
музыки.
В начале 1970 года я в последний раз отличился на спортивном поприще,
выиграв серебро на Зимнем первенстве страны среди юниоров по прыжкам в
высоту, а весной в Сочи повредил коленный сустав, а в конце года, залеченное
казалось бы совсем, порвал колено еще раз. На перекрестке судьбы с юношеским
вселенским задором думалось возможным все - и причуды первой звезды рока, и
суровая олимпийская стезя.
Мой тренер, великий человек, сокрушался:
- Он хиппи! Я же был в Америке я видел таких с гитарами. Он же
настоящий хиппи! Сделайте же с ним что-нибудь!
Но я не относился ничуть к бездеятельным хиппи. Я являлся деятельным
безумцем молодежности, не понимая, в начале какой тропы нахожусь.
Во второй половине шестидесятых к року относились у нас в стране
административно-культурные единицы снисходительно-доброжелательно, а к концу
десятилетия надменно и обиженно-индифферентно. Кажется, в 1969 году
ленинградский состав Фламинго выступал в Политехническом институте и перед
выступлением у Фламинго сломались усилители (добрая наша традиция). Пока
усилители чинили специалисты, публика чинила залу ущерб, вырабатывая по
Павлову рефлекс на отечественный рок. Тот день стал переломным во
взаимоотношении административно-культурных единиц и любителей новой музыки.
Вышел указ, обязывающий иметь всякому ансамблю в составе духовую секцию,
запрещающий исполнять композиции непрофессиональных авторов, обязывающий
всякую группу приезжать в Дом народного творчества на улицу Рубинштейна и
сдавать программу комиссии, состоящей из тех же административно-культурных
единиц. Однако! Мы и такие, как мы, мыкались по случайным помещениям, из
которых нас гнали взашей по поводу и без повода, мы скопидомничали, собирая
жалкие рубли на аппаратуру, мы, собственно, были вольными поморами, а нам
предлагали крепостное право, нам предлагали оставаться народной
самодеятельностью, но ничего не делать самим. Разрешалось лишь мыкаться и
скопидомничать.
Однако систему пресечения еще не отработали, но это был первый шаг,
точнее подталкивание к подполью. Удавалось еще концертировать в вузах, но
противникам уже удавалось пресекать концертирования. К началу 1971 года в
стылом ленинградском воздухе запахло войной...
... ... ... Продолжение "Кайф" Вы можете прочитать здесь Читать целиком |
|
|
Анекдот
|
Приходит студент в столовую, подсаживается к профессору. Профессор ему: "Гусь свинье не товарищ" .
Студент: Ну, ладно, я полетел.
Профессор обидился и решил студента на экзамене завалить. Приходит студент на экзамен и отвечает все на «отлично»…
Профессор задает ему вопрос:
- Вот представь, идешь ты по дороге, видишь, два мешка стоят. Один с умом, другой с золотом. Какой возьмешь?
Студент: "С золотом".
Профессор: "А я б с умом взял"
Студент: "Ну, это кому чего не хватает".
Профессор разозлился и написал студенту в зачетке: "козел". Студент даже не посмотрел и ушел. Потом возвращается и говорит: "Профессор, вы тут расписались, а оценку не поставили". |
|
показать все
|
|